Норильск. Часть третья
Место, где стоял лагерь, было необыкновенно красивое. Я впервые видела природу настоящей невыженной тундры: карликовые березы, тонкие невысокие ели, разноцветный мох, черника, брусника, грибы. Быстрая прозрачная река серебряного цвета. Лето стояло жаркое, и мы купались почти каждый день. Вода прогрелась, но на дне реки был лед, который так и не растаял.
Вован. Неразделенная любовь.
(Продолжение. Начало здесь)
Место, где стоял лагерь, было необыкновенно красивое. Я впервые видела природу настоящей невыженной тундры: карликовые березы, тонкие невысокие ели, разноцветный мох, черника, брусника, грибы. Быстрая прозрачная река серебряного цвета была неширокая. Кое-где из нее торчали огромные валуны. Встав на такой валун в полярный день можно было увидеть, как прямо из реки поднимается солнце. Лето стояло жаркое, и мы купались почти каждый день. Вода прогрелась, но на дне реки был лед, который так и не растаял. И все время светло.
В отряде было человек 15. С рабочими я почти не общалась. В основном они набирались из бомжей, коих в Норильске было много. Зимой они жили в теплоцентралях, а летом вылезали на заработки в экспедиции. И так было во многих городах необъятного Советского Союза. Среди такого люда были спившиеся капитаны дальнего плавания и просто матросы, инженеры и ученые, рабочие и портовые грузчики, частенько, отсидевшие уголовники. Перед началом сезона - весной, геологи отлавливали их в городе, держали в общежитии несколько дней, не давая пить, и отправляли в поле строить и оборудовать стоянку для лагеря. Они жили и работали в партиях по пять-шесть месяцев. Я знала, что среди наших рабочих были люди всех сословий. Но выглядели они одинаково: неопределенного возраста, с печатью тяжелого пьянства на лицах. Некоторые из них были в черных робах. Нет, они не были зеками, просто геологический костюм был в дефиците, а черные зековские – нет. Я заметила, как насмешливо-зло смотрели эти рабочие, когда меня представлял Зенгер, и держалась от них подальше.
Но особенно неприятным был один. Когда мы встречались, он буровил меня взглядом, и мне становилось не по себе. Был он среднего роста, жилистый, широк в плечах, с огромными руками. Его страшно изгрызенное мошкой лицо, было все в волдырях и кровавых язвах. Очень темные большие глаза смотрели испод нависающего лба.
Спустя неделю после прилета, ко мне подошел радист и сказал:
- Тебя любит Вован.
- Какой Вован? – оторопела я.
- Ну Вован, ты что Вована не знаешь? – спросил радист.
- Я по именам рабочих не знаю, - ответила я, голос дрогнул.
- Ну я – Олег, - сказал радист.
- Тебя-то я знаю, как же не знать по имени человека, который кормит так вкусно.
Олег заулыбался.
- Ладно, я тебе его покажу. Но вообще-то это не очень хорошо, что Вован тебя любит.
- А с чего ты взял? – спросила я.
- Ну я ж радист. Все что нужно кому-то куда-то что-то передать, идет через меня. Вот Вован и попросил меня тебе это передать,- совершенно серьезно ответил Олег.
Я промолчала, не понимая, как реагировать на все это.
Вечером в столовой, накладывая мне в миску очень вкусное мясо с грибами и картошкой, Олег глазами с важным видом показал мне на Вована. Это был тот самый рабочий в черной робе с изгрызанным мошкой лицом. Я села за наш стол, но о своем ужасе не сказала.
- Что-то ты сегодня бледненькая, не смеешься - сказал Зенгер, - уж не заболела ли опять?
Тамара приложила руку к моему лбу.
- Надо ее в маршрут взять, а то она пыли тут от проб наглоталась, - сказала она.
- Хорошо, я подумаю, - буркнул Зенгер. - Через неделю будет вертикальный (так называли вертолет), полетим на Игарку за пробами, возьмем Львовну, заодно тайменя половим.
Рабочие быстро поели и разошлись по палаткам. А мы впятером продолжали долго пить чай, курить и болтать о том о сем. Зенгер писал задание на завтра. Идти в холодную палатку было неохота, а печку в тот день я так и не протопила.
Заполночь я пришла в свой полевой дом. Печка была горячая, на ней стояло полное ведро теплой воды.
Наутро, после завтрака, я увидела, что возле моей палатки на корточках сидит Вован. Народ еще не разъехался, и я смело к ней направилась. Он продолжал сидеть, делая вид, что не обращает на меня внимание. Раздался рев двигателя. Через пять минут я вышла. Вована возле палатки не было.
День шел как обычно. Мы нудно обрабатывали пробы: просеивали, заворачивали, подписывали, заносили в журнал. Иногда курили и переговаривались. Олег принес мне телеграмму от родителей. Дома было все в порядке.
«Все будет хорошо», - решила я и ничего не сказала Тамаре.
Вечером все как обычно пришли и приехали с маршрутов. Кто-то пошел купаться, кто-то просто сидел и курил, кто-то что-то чинил, таскал – жизнь кипела. Я тоже решила искупаться и пошла за полотенцем в свою палатку. Возле нее на корточках сидел Вован. В черной робе с красным от жары лицом, почему-то синими огромными руками на коленях, он снизу, не мигая, тихо смотрел на меня. Я взяла полотенце и быстрым шагом направилась в баню переодеваться.
Вода была прекрасная: сверху теплая, на дне лед. После изнурительно жаркого дня серебряная вода восстановила силы, придала бодрости и забрала все тревожные мысли. «Все будет хорошо», - еще раз сказала я себе и вернулась в палатку, чтобы закинуть мокрое полотенце. Вован продолжал сидеть на корточках. Мне показалось, что он застыл. В палатке на столике стояла чисто вымытая консервная банка, а в ней была черника.
После ужина, я отправилась на дружескую посиделку к Боре с Тамарой. Мы болтали, смеялись, геологи «травили» для меня байки, Юра играл на гитаре и негромко пел грустные бардовские баллады. Пили чай. В партии был строжайший сухой закон.
Поздно вечером меня проводили домой. Вована возле палатки не было. Но внутри было тепло, вода на печке и свежие ягоды на столе.
Так продолжалось неделю. Вован в свободное время сидел на корточках возле палатки. Все кругом это видели и молчали. Молчала и я. А Вовану только кивала головой в знак благодарности или привета, когда проходила мимо. Он не отвечал. Но его взгляд с каждым днем становился все злее.
Через неделю ко мне подошел радист и сказал:
- Вован завтра улетит. Просил тебе передать.
- А почему? – из какого-то детского любопытства спросила я.
- Из-за неразделенной любви, - вздохнул Олег. Он зашел ко мне и сказал, что так жить здесь он больше не может. Я же тебе говорил, что я – радист, и все, что надо передают через меня.
- Почему? - опять спросила я.
- Так начальник всем рабочим запретил с тобой разговаривать и даже близко подходить! Когда вы подлетали, он в столовой всех собрал и сказал, что пристрелит любого, кто близко подойдет к молодой студентке без дела, только, если помочь. А Борис Николаевич тут сейчас главный, и лучше его слушаться. Я в этой партии третий сезон работаю, вот мне он и разрешил.
Мне стало все понятно, почему со мной никто из рабочих даже не пытался заговорить. Я для всех была как бы пустым местом.
Наутро прилетел вертикальный. Я первый раз отправилась на аэросъемку.
Часов через пять мы вернулись на базу. Было еще тепло. Недалеко от площадки, куда сел вертолет, стоял Вован в черной робе, на плече висел небольшой рюкзак. Я, стараясь, на него не смотреть, направилась к лагерю. Боря подошел к рабочему. Вертолет не глушил двигатель, и я не слышала, о чем они говорили.
Я зашла в палатку. Печка была холодная, но ведро с теплой водой стояло на своем месте, и большая консервная банка из-под трехкилограммовой сгущенки была полная разных ягод. Я взяла полотенце и пошла в баню переодеваться, крикнув Тамаре: «Пойдем купаться!».
- Вован сейчас улетит, - сказала я, когда Тамара зашла в баню.
- Нет, - ответила она. – Боря не разрешит.
- Почему? – я поняла, что Тамара все знала.
- Так стоит одному разрешить, остальные тоже начнут требовать отпустить их в город. А там их потом не найдешь. Мы в апреле этих-то еле собрали. Здесь строгий закон – до конца сезона никто никуда не вылетает. Только геологи при необходимости. Рабочих даже на аэросъемку не берут, чтоб где-нибудь не сбежали.
Мы плюхнулись в воду. Через пару минут к нам присоединились Юра и Николай.
- Тамара, - крикнул Николай, - вылезай, тебя Боря зовет. Что-то он злой, как черт.
Я тоже вылезла. Настроение испортилось.
Мы поднялись в лагерь и побрели к своим палаткам. Я увидела Вована, спускавшегося с вертолетной площадки. Вертикального не было.
Через час все собрались на ужине. Вована не было. Борис сидел молча и зло ел. Тамара старалась на меня не смотреть. В столовой стояла гнетущая тишина. Быстро поев, все разбрелись по лагерю. У моей палатки никого не было. Я вернулась в столовую, села за стол. Олег молча налил мне чай и начал греметь кастрюлями. Я не выдержала:
- Что случилось?
- Вован ушел, - тихо ответил Олег.
- Куда?
- В Тундру.
- Один? – Я вспомнила рассказ Бориса про корову.
- Я дал ему пару банок тушенки и сгущенки, больше он не взял. Начальник не разрешил ему улететь. Вован зашел ко мне и сказал, что все равно уйдет. Вот и ушел.
Это было ЧП.
- Сколько здесь до города какого-нибудь? – спросила я.
- Километров шестьдесят-семьдесят до Игарки по дикой тундре, а до Норильска больше двухсот, - ответил радист. Завтра у меня будет работы много: передать всем службам, что у нас человек покинул лагерь. Будем с Борисом Николаевичем весь день за рацией. Поможешь, если что с обедом?
- Хорошо. А что будет с Вованом? Искать будут?
- Нет, - ответил Олег.
- Почему?
- У него никого нет. Он пятнашку отмотал. Вышел года два назад, живет Норильске в подвалах, у него даже паспорта нет, справка об освобождении только. У Николаича будут проблемы, замучают радиограммами. Но искать Вована никто не будет. Если б ты ушла, искали бы все, и вертолеты бы пригнали, и милицию. А таких как Вован - не ищут.
- Что же с ним будет, он дойдет куда-нибудь до людей?
Мне стало не по себе.
- Сейчас тепло. Ягод много, рыба на нерест пойдет. Если мошка не сожрет – дойдет. Тут еще другие партии есть. Может к ним прибьется. Я завтра всем по рации о нем сообщу. А вообще-то тебе раньше надо было беспокоиться, - то ли ехидно, то ли с досадой заключил Олег.
- А что я могла сделать?
- Не прилетать, - не глядя на меня, буркнул радист.
(продолжение следует)
